Парус  

Парус.

В конюшне было тихо, тем более контрастно прозвучал голос Пегаша, звавшего Анюту. Редкая лошадь так чувствует своего друга-человека. Редкий человек может найти в лошади свою «половинку», меняя коней, как перчатки. Через руки Анюты прошло уже много лошадей, но только Пегаш стал для нее единственным другом. Он ходил за ней, как собака, подбегал по первому зову, и если бы мог, он бы вилял хвостом и улыбался, как это делают собаки.

Романов обходил конюшню с обычным осмотром. Спины, ноги, глаза. Хроники, жалующиеся постоянно кто на наливы, кто на боли в спине после проката или тренировок, кто на аллергию, Тахир лечил всех. Мечнику запретил давать морковь, самое любимое лакомство для лошадей. У тракена от моркови у коня высыпала подкожная сыпь и слезились глаза. Была одна царапина, жеребенок задел сучок, бегая в леваде, и порвал на правом плече кожу, задев мышцу. Тахир Муратович зашил, хотя жеребенок был пуглив и не давал колоть обезболивающее.

Анюта вошла к Пегашу и протянула ему сахар и погладила коня под челкой.
- Больше двух кусков в день вредно! – раздался голос из коридора. Романов оказался у ворот денника. Анюта оглянулась, увидела доктора и подумала: как ему не холодно! Действительно, Тахир стоял в одной водолазке и нисколько не был похож на зябнущего, хотя в конюшне было не более 10 градусов тепла. В углу рта дымилась непременная сигарета.
- А курить здесь, между прочим, тоже нельзя! – заметила Анюта.
- Мне можно, я доктор.

Анюта возмущенно пожала плечами и занялась чисткой Пегаша. Лошадь спокойно стояла, пока Анюта водила скребницей по ее бокам, и немного подергивала кожей, когда девушка касалась наиболее чувствительных мест. И хотя Пегаш был добрым, вышколенным конем, никогда не кусался и не лягался, во время чистки он часто щелкал зубами. За эту привычку на конюшне его прозвали Крокодилом.

Поседлав, Анюта вывела Пегаша на плац, который был почти сух, на нем стояли пять препятствий разной высотой. Затем появился Егор Иванович, надвинул на глаза картуз, неторопливо, с достоинством закурил и, кряхтя, сел на лавку у стены конюшни. Началась тренировка. Егор Иванович смотрел на Анюту, покуривая и переговариваясь с Романовым. Тахир щурил глаза от яркого послеполуденного солнца, которое окрасило опилки плаца в грязно-золотистый цвет.
- А она ничего, получше тех, кого ты тренировал раньше. Маленькая, а держится, как клещ.
- Поглядим, - ответил Егор Иванович, поправляя свою фуражку. – Считай, только начали, рано выводы делать. Но характер у девчонки есть, это верно.

Егор Иванович кривил душой. Анюта занималась верховой ездой почти без перерывов 10 лет, а третий разряд получила еще в школе, занимаясь в Школе конного спорта на ипподроме. К Семенову она пришла два месяца назад, решив, что университет уже почти за плечами, а спорт еще ждет юное дарование. Семенов отнесся к новой ученице с интересом, но строго, заставив отбивать каждый день по несколько денников и являться точно к кормлению, чистить пять лошадей в течение часа и еще заниматься с начинающими. Анюта со всем справлялась быстро и без лишних вопросов, чем вызвала к себе уважение тренера. Семенов стал с ней работать.

Имя Семенова известно многим… Ныне постаревший и отдалившийся от кипучего котла Большого Спорта, он по прежнему занимался тренерской работой, готовя молодых спортсменов и конкурных лошадей на продажу. Пиком карьеры Егора Ивановича было его попадание в сборную СССР по троеборью, когда он должен был лететь в Японию вместе со своим замечательным бойцом Крайним, внуком прославленного Крепкого. Но, к несчастью, Крайний полетел в Токио без своего партнера, который остался в России и смотрел репортажи с игр, лежа на вытяжке в палате заводской больницы города Ч.

Характер у Егора Ивановича был спокойный, ровный, но с учениками он не церемонился, считая, что закалка для спортсмена – основа его будущих побед. Семенов был строг и требователен, как к всаднику, так и к лошади. И хотя он не мыслил жизни без лошадей, ни разу в жизни ни полюбил ни одну настолько, что мог отказаться от грубости и хлыста. Семенов слыл жестким тренером и всадником, что называется, старой школы.

С Романовым они были удивительно похожи: то же худое лицо с резко очерченными скулами, пронизывающий взгляд из-под черных бровей. Только Романов, несмотря на то, что был моложе, носил густую шапку почти белых волос, а Семенов был черен, с тонкими черными усами, с темной задубелой на солнце и ветру кожей. До пятидесяти лет он жил на Кавказе, и стал подобен горцу, как образом, так и характером.
- Иваныч я тут коня присмотрел. Понятно, что не для таких, как ты, орлов. Но даже среди рысаков таких мало. Из милиции списывают, всего 12 лет. А все потому, что жеребец, и кастрировать себя не дает.

Тахир смотрел на Пегаша, а видел Паруса, как живого – крупного, костистого каракового жеребца, с пышными гривой и хвостом, точеными ногами, облепленной мышцами грудью, лоснящейся короткой шерстью, которая при прикосновении казалась мягчайшим плюшем, панбархатом. Душа Романова пела от предвкушения того, что это совершенство будет его.
Семенов и ухом не повел:
- Анюта, заходи на систему, - велел тренер.
- Егор Иваныч, я серьезно! В кои-то веки решил жеребца купить. Под свою крышу примешь?
- Отчего не принять, Толя. Ты тарифы знаешь, денник тебе найдем.
- Ну и хорошо, спасибо, Иваныч! На той неделе и привезу. По рукам!
- Высылай, что ты ножками сучишь! – выкрикнул Семенов, бросая сигарету под сапог и сжимая кулаки.

Анюта стиснула ногами коня так, что по ним пробежала судорога. В момент отталкивания Пегаша от земли она чуть не упала, потеряв равновесие, приземлилась на шею Пегаша и еле удержалась за гриву. Пегаш не побежал, сразу остановился, не понимая, как это Анюта оказалась съехавшей налево, так же она ему мешает двигаться дальше. Семенов в сердцах сплюнул:
- Тебе на ослах ездить надо!
Он подошел к стене конюшне и взял лонжу – бич на длинном шесте. Пегаш увидел краем глаза бич в руках тренера, и сразу его поведение изменилось. Подходя к месту, где стоял Семенов, он выгибал шею, фыркал и делал что-то, напоминающее пассаж. Анюта пыталась заставить Пегаша идти спокойно, «взять на повод», двигала шенкелем, говоря лошади: «Спокойно, Пегаш, спокойно, оо-па!». Через три круга по плацу Пегаш успокоился. Семенов скомандовал: «Круг рысью и заходи на клавиши».

У Анюты от напряжения перед глазами все плыло. Четко был виден только первый барьер, невысокий, но за ним следовало еще два, а за ними… барьер высотой 120 см. Семенов пристально следил за девушкой, он стоял уже в середине плаца, держа бич наготове. Первое препятствие Пегаш взял, на секунду замешкавшись, Анюта выслала его чуть ли не пятками, крикнув ему на ухо: «Пошел!». Три последующие они пролетели на одном дыхании, не сбив и не задев ни палочки. Семенов крикнул вслед:
- Ну вот, можешь, когда хочешь! Еще раз.

Анюта прыгнула еще. Потом еще брусья, пока тренер не позволил ей шагать. С девушки и коня пот тек по-разному: у Анюты он полз струйками из-под каски, у Пегаша сбивался в пену в паху и под ремешками уздечки и мартингала. Оба чувствовали себя усталыми донельзя, но удовольствие от успешной работы нельзя было скрыть.
- Молодец, поздравляю, - сказал Романов, когда Анюта спешилась. Она и забыла, что за ней еще кто-то наблюдал, вся была погружена в себя.
- Спасибо, доктор, - улыбнулась Анюта, сняла каску и с наслаждением запустила свободной рукой в свои слипшиеся и свалявшиеся русые волосы. Взяв коня за повод, она быстро пошла к воротам конюшни.
- Заходи в каптерку, чайку попьем.
- Ладно, сейчас расседлаюсь и приду.
Романов смотрел, как постепенно терялась в сумраке коридора небольшая фигурка девушки, как постепенно из человека она превратилась в сначала плотный сгусток тьмы, а потом и вовсе ее тень растворилась, остались лишь звуки цокающих по бетонному полу подков Пегаша и тихий голос Анюты, разговаривавшей с конем.
- Старый дурак, - буркнул Романов себе под нос и резко развернувшись направился в каптерку, где Егор Иванович уже заварил свой фирменный чай.
В каптерке по стенам висели плакаты и старые календари с изображениями лошадей, части уздечек, поводья, требующие ремонта, какие-то пакеты, хлысты, кожаный бич, которым пользуются пастухи. В углу на полке были расставлены таблетки, пузырьки, бинты и шприцы. Под нею стоял старый «Морозко» в коричневых потеках на некогда белой дверце. В этом холодильнике кроме лекарств хранились и продукты для людей.
- Толя, будешь? – Спросил Семенов, отвинчивая пробку на запотевшей бутылке.
- Нет, Егор Иваныч, за рулем...
- Ну тогда я один, если не возражаешь.
- Нет, конечно.

Семенов с Романовым были знакомы еще с юных лет, когда пятнадцатилетний смуглый худой парень попал в ученики завтренотделением арабских лошадей на Терском заводе. Звали этого тренера Иваном Прокофьевичем Семеновым. Это был кадровый военный, прошедший войну в составе кавалерийской бригады, был в знаменитом рейде генерала Льва Михайловича Доватора, командующего вторым Померанским Краснознаменным ордена Суворова II степени гвардейским кавалерийским корпусом. Семенов служил в одной из добровольческих казачьих дивизий, прорвавшихся через немецкие тылы к Москве и объединенные потом под командованием Доватора.

Егору Ивановичу служить тоже пришлось служить в кавалерии – на советско-китайской границе. После армии он вернулся на родной ипподром и продолжил работать жокеем. Но для гладких скачек был уже тяжел, его место занял Романов, а Семенов перешел к скачкам с препятствиями – стипль-чезу, сменив и конюшню: сначала долго занимался чистокровными лошадьми, а потом переехал в Ростов и занялся троеборьем, полюбив буденновскую породу больше других.

Тахир тоже недолго оставался жокеем, решив стать ветеринаром, он закончил институт в Ставрополе, после чего попал на практику к оленеводам за Полярный круг, где прожил два года. Оттуда он привез жену, бронхит, багровый шрам от аппендицита, а оставил на северах четыре отмороженные пальца на левой ноге. Ему повезло – его взяли на преуспевающий конный завод в Краснодарском крае, и жизнь его потекла под южным солнцем беспокойно, одновременно с этим интересно и легко, ведь Романов любил свою работу, любил тепло, устав от пятидесятиградусных морозов, любил свою жену, настоящую сибирячку – крепкую, круглолицую, белобрысую, смешливую, певшую заунывные северные песни и тосковавшую по снегу и лыжам, которыми она профессионально занималась раньше.

Семенов пил холодную и горькую, теребил правой рукой ус и зачем-то кусал его зубами. «Казак», - усмехнулся про себя Тахир.
- Как сын-то? Еще не вернулся? – спросил Егор Иванович.
- Нет, последний год ему остался, но вряд ли он вернется насовсем. Отрезанный ломоть, да так, наверное, и лучше. Найдет себе работу, женится, меня к себе заберет внуков нянчить, - Тахир хитро улыбался, прихлебывая чай.
- Да ну! И поедешь? В Канаду поедешь? Это ж черт те где, милай. Не налетаешься, коль домой потянет.
- А что мне тут? Я один, как перст, вот только ты и остался близкий человек.
Семенов молча плеснул в стакан водки и также молча поднял его, глядя в глаза побратиму. Тот еле заметно качнул головой. Иван Петрович одним глотком осушил стакан, шумно выдохнул и потянулся за сигаретой. Жена Тахира умерла уже пять лет назад от рака. Странно, больно, мучительно было видеть, как из цветущей еще нестарой женщины уходила жизнь, и он ничем не мог облегчить ее страданий. Но она умерла, сын уехал в Монреаль учиться в университете на финансиста, и Тахир остался один с престарелыми, беспомощными родителями. И единственным другом ему был Егор Иванович.

Из-за двери каптерки доносились шаги конюхов, разносивших лошадиный обед – кашу из овса, отрубей, зеленых, пахнущих дымом гранул. Некоторые нетерпеливые кони ржали и били в двери копытами, требуя, чтобы их обслужили первыми. В каптерке пахло дешевым табаком и мужским потом. Анюта постучалась и вошла, улыбаясь краешками рта и глазами, зеленый цвет которых был такой же задорный, как и их хозяйка.
Романов тут же вскочил и убрал с дивана валявшееся на нем барахло (сигареты, носки, бриджи, вязаную шапку) и предложил Анюте это место, рядом с ним.
- А я, Анют, завтра жеребца вам привезу. Все, решено, завтра же и заберу его.
- Правда? Это ваша первая лошадь?
- Первая. Вот, дожил до седин, и бес в ребро, - усмехнулся Романов.
- Ну и хорошо, - ставил свое слово раскрасневшийся Егор Иванович, - не мальчик уже, должон понимать, на что идешь. Учти, будешь продавать – не возьму. Зачем мне рысак? А ты, чаю, намучаешься еще с ним. Менты и кастрировать не смогли. Это что-то новое.
- Не смогли, да и я бы не смог: обколотого, в станке, падающего без сил не смогли. И железный станок разворотил, зверюга.
- Правильно, Тахир Муратович, берите, у вас он не пропадет, а то отдадут в город катать, через год на мясо спишут…
Анна вздохнула и добавила:
- Повидала таких…
Лицо Романова стало жестким, губы плотно сжались.
- Аня, неужели ты думаешь, что я лошадку пожалел? Что груз этот на себя взвалить желаю, просто потому, что иначе он пропадет? Да, чтоб ты знала, я не миллионер, у меня сын такой же, как ты, родители – пенсионеры, я деньги считать умею. Нет у меня лишних. И работу я буду брать еще, чтоб коня содержать, но не потому, что из жалости, а потому, что хочу я его, именно его, можно сказать, всю жизнь искал такую лошадь. А сколько их на своем веку повидал! И когда конюшил на Терском, и когда у меня целый район был в Краснодаре, я главным ветеринаром был. А какие там лошади, здесь таких днем с огнем, прости, Иваныч! Но вот не знаю, заклинило меня, понимаете. Парус – вот чем сейчас живу. А конкурного бойца я из него сделаю, вот увидите. Рысаки вообще прыгучие.
- Да, конечно, но…
- Не спорь, Иваныч. С тобой я тоже на поле выйду, как подготовлюсь. Там и посмотрим. С твоим Сеулом нам не тягаться, но с любой другой лошадью твоей конюшни – легко.
- А со здоровьем у него как? – спросила Анюта, наливая себе вторую чашку чая.
- Как бык. Я бы и не взял, будь хоть какой изъян.
- А возраст?
- А что возраст?! В самом соку жеребец. Ты сам посуди, все зарубежные всадники выступают и побеждают на лошадях до 14-15 лет. Он целый, честное слово, просто чудо какое, что так дешевого отдают.
- Ну, это тебе виднее, как ветеринару. Ладно, привози, там видно будет.

Романов ждал Анюту в своей забрызганной серой грязью белой «Ниве», которая оттого становилась похожей на хозяина своей мастью, а девушка переодевалась. Он предложил подвезти ее, благо, что жили они в одном районе. Романов курил, и в сизом облаке дыма видел парус, надутый ветром, стремительно скользящий и растворяющийся, как тень, в темном проеме окна. Закрыв глаза, он услышал шум прибоя, крики чаек и запах варящихся на костре мидий. Мираж из прошлого, отпуск с семьей в Крыму, забытое счастье.

На следующий день Семенов, только проснувшись и с больной головой, услышал голоса и хлопанье дверей. Надев валенки и тулуп, он вышел во двор и увидел седую «Ниву» с прикрепленным к ней прицепом, из которого Тахир уже выводил жеребца. Тот ступал осторожно по деревянному трапу, словно ощупывая его копытами, поводя глазами то в одну сторону, то в другую, шумно вдыхая холодный утренний воздух.
- О, привез уже! Ну не ожидал, что так рано.
- А чего ждать-то, Иваныч. Время нынче дорого.
Романов водил жеребца по плацу, успокаивая его, шепча какие-то слова на ухо, а жеребец покорно шел рядом с человеком, иногда встряхивая гривой. Уши его, невероятно подвижные, работали как ножницы. Семенов недолго издали смотрел на эту пару, потом махнул рукой и пошел к себе. О деннике он позаботился загодя. Об остальном Романов подумает сам. «И что на мужика нашло! Прямо лебединая песня», - подумал Семенов, ставя чайник на огонь. «Ну да ладно, не мое дело. Все равно блажь. В спортсмены собрался, ишь ты!»

Парус оказался строгим жеребцом. Он умел открывать денник, выходил в проход, подходил к тому, кто ему не нравился и кусал, если мог добраться, – решетки не везде были на полную дверь. Некоторые лошади даже получали от Пети копытом. Кобыл Петя не трогал, а они его любили, Петя был, действительно, очень эффектен: статный, пышногривый, мускулистый, с гордым бесстрашным взглядом.

Из-за своих выходок Петя стоял под замком. Гулять его отпускали только одного. Он носился по леваде, визжал, бил задом, но к Тахиру подбегал на первый же зов. Жеребец принял своего хозяина как вожака практически сразу, Семенову даже не пришлось давать доктору советов, как обуздать жеребца. При всей своей силе и энергии, Тахира Петя никогда не трогал зубами, только тянул иногда губами за воротник или карман (а где тут был сахар?), шлепал ими же по руке или щеке, залезая за шиворот. Тахир никогда не повышал на жеребца голос, не махал попусту хлыстом. Жеребец быстро освоился, стал работать, и вскоре Романов прыгал на нем сначала 100 см., затем выше. На свободе доходили до 150. Прыгать Парусу явно нравилось. Этого от него в милиции не требовалось. Но прыгал он неумело, не подгибая ноги в полете, а разводя их. Тахир часто падал. Семенов предлагал использовать бич. Тахир согласился, но только так, чтоб это делал не он. Чтобы не обмануть доверие жеребца.
И однажды Семенов сказал: теперь ты готов выступать. Разряды Тахиру были не нужны. Он выступал не ради наград, ради удовольствия, ради того, чтобы пережить секунды борьбы и выйти победителем, ради этого мига единения с конем на турнирном поле.
Тренинг у Семенова оказался оправданным, хотя и жестким. Парус ни разу не снялся с дистанции за неповиновение, он часто занимал призовые места на местных любительских соревнованиях.
Анюта на Пегаше тоже делала успехи. Семенов уговаривал ее взять более перспективную лошадь, оставить Пегаша новым ученикам, но Анюта не хотела никого другого, кроме своего друга. Она боялась, что в других руках Пегаш замкнется, его будут насильно заставлять делать то, чего он не хочет, это будет как предательство.

Была ранняя весна. То дождь, то мороз, то оттепель, то снег. В конюшне было тепло, но на плацу заниматься было почти невозможно. Часто приходилось просто шагать лошадей в руках, чтобы не застаивались без работы. Прохудилась крыша, вода подмочила отруби, но конюх с пьяных глаз этого не заметил. Коней накормили несвежей кашей.
С Романовым они часто встречались на плацу, и тогда доктор подвозил ее домой. Он обкуривал ее в машине, отчего у Анюты кружилась голова. Она почти засыпала под его нескончаемые рассказы. Доктор рассказывал истории из своей практики, мог часами обсуждать достоинства различных лошадей, делился с ней своими мечтами.
- Знаешь, как я купил Паруса, мне стало часто снится, что я в воде, она повсюду, но я не тону, а могу дышать. А недавно мне приснилось, что я забыл, как дышать под водой. Надо было срочно всплывать, но я забыл также, где верх, где низ. Я проснулся.
- Ммм, странный сон. Надо в соннике посмотреть, что он значит.
Анюта чувствовала себя с Романовым неуютно, но ей нравилось разглядывать его лицо с глубокими морщинами, узким подбородком, тонкими губами и приплюснутым, скособоченным носом, сломанным когда-то в молодости в драке. Волосы его, седые, но густые, пахли табачным дымом и больницей, йодом, наверное.
- Да, ты права, наверное. Правда, я во всем эти суеверия не верю. И в Бога тоже, нехристь я. Ну что ж, до субботы?
- Ага.
Тахир посмотрел на Аню, которая уже собралась выходить из машины, и сказал:
- Постой.
Она обернулась, испуганно глядя в его блестящие глаза с черными расширенными зрачками, в груди у нее все похолодело, тело стало слабым. Ей вдруг сделалось страшно от мысли, что вот этот чужой и странный человек, опытный и сильный мужчина, возьмет и сделает с ней все, что вздумает. И как она раньше могла доверять ему, как он усыпал ее бдительность нескончаемыми рассказами и подробностями! «Дурочка, какая же я дурочка,» - пронеслось у нее в голове. Анюта вжалась в кресло машины всем телом уже ни о чем не в состоянии думать.
Тахир ничего не понял. Он взял холодную руку Анюты в свои, протянул к ее лицу свое и дотронулся губами до ее губ – жестких и таких же холодных, потом погладил ее по щеке и сказал, грустно улыбаясь:
- Спокойной ночи, Анюта!
С девушки словно спало оцепенение, она выскочила из машины даже не захлопнув дверь и, боясь поскользнуться, бросилась в свой подъезд. У двери она остановилась, оглянулась и крикнула:
- Спокойной ночи, Тахир Муратович!

Резко развернув машину, Тахир нажал на газ, и «Нива», по свежему снегу переваливаясь то налево, то направо, устремилась к шоссе. Романов ничего не видел перед собой. Он автоматически притормозил у светофора, посигналил поворот налево и поехал дальше. Справа по шоссе шел «Камаз»-цементовоз. Он притормаживал, когда его занесло, налетел кабиной на бетонный столб, перевернулся в кювет, а его бетономешалка, оторвавшись от корпуса, откатилась по дороге дальше на пятнадцать метров. Тахир на «Ниве» влетел на эту бетономешалку. Последнее, что видел Романов перед смертью – это белое полотно снега, напоминающее парус, которое возникло вязкой преградой на его пути.
Доктор выбил головой лобовое стекло и остался лежать у своей машины со сломанной шеей.
А в это время караковый Парус лежал в своем деннике, кусая бок, который почернел от пота. Конюх, пришедший кормить его, увидел, что жеребцу плохо, и кинулся в дом Семенова. Семенов прибежал к деннику Пети, распорядился, чтоб его стали водить по плацу, не давая ложиться, и бросился звонить ветеринару. Мобильный Романова не отвечал.

Аня приехала на конюшню на второй день. Она несколько часов водила Паруса, который, впрочем, уже не имел сил ходить. Он просто стоял, понурив голову, и в глазах его не было жизни. Той же ночью он пал от коликов.
Сердце жеребца похоронили в одном гробу с хозяином. Анюта на похороны не пришла, она весь день провела с Пегашом, потому что только с ним она и могла быть в тот день.

Фото на главной странице - авторская работа Тais. По досадному недоразумению мы не укзали ее авторства, в чем искренне каемся и спешим исправить свою ошибку. Галлерею других работ Таис можно посмотереть на ее сайте - http://tais.photosight.ru